– Алексей Алексеевич! Вы недавно завели себе аккаунт в фейсбуке. Зачем вам это, если у вас и так многотысячные инстаграм, твиттер, телеграм?
– Очень многие люди, которые значимы в информационном поле, имеют аккаунты в фейсбуке, но я пока не понимаю природу этой сети. Я ее пытался изучить с помощью своих молодых сотрудников, но ведь пока сам не окунешься, не поймешь, как это функционирует. Надо залезть туда с руками и ногами. Скажу сразу – пока не понял, но уже изнутри начинаю видеть некоторые возможности.
– Благодаря вашим популярным социальным сетям уже можно сказать, что сегодня вы сами по себе тоже медиа?
– Да, я давно «сам по себе медиа». Но все-таки есть и принципиальные отличия: в профессиональных СМИ необходимо соблюдение определенных правил, приведение аргументаций, контрмнений и сравнение разных точек зрения. Твой личный аккаунт ничего этого не требует: это только твое мнение, и ты сам отбираешь факты как хочешь – этот факт дам, этот факт не дам. Кстати, у нас в коллективе продолжаются дискуссии – что же делать с аккаунтами сотрудников, которые себе в сетях позволяют то, чего они не позволяют в эфире. Как вы знаете, мы даже собранием журналистов приняли правила поведения в соцсетях сотрудников, но пока я не ввел это в устав редакции, потому что, во-первых, эти правила уже запоздали, а во-вторых, так быстро развиваются социальные медиа, что уже все вновь нуждается в корректировках.
– Как раз из вашего инстаграма, можно узнать о недавней поездке в Башкирию. Это был первый полет с момента активной фазы пандемии?
– Это моя вторая поездка. Первая была в Петербург на один день, «Сапсаном». А вторая вот сейчас: я давно обещал прилететь в Уфу, но все откладывал. В конечном итоге уже стало неудобно – самолеты ведь летают. Так что нацепил маску и полетел.
– И что изменилось в ощущениях, помимо того что вы «нацепили маску»?
– Кроме того, что теперь температуру проверяют, гель для рук дают и маску надо носить в аэропортах и в самолете, ничего не изменилось. Также в полете читаю материалы, или книги, или смотрю сериалы. Другое дело, что я отвык летать: туда и обратно у меня закладывало уши.
– Может, и не надо привыкать? Ведь сейчас то и дело из уст в уста передают – 20 сентября все опять закроют. А как вы сами считаете, случится такая вторая фаза введения ограничений, или все-таки экономика в этом смысле победит?
– Политические решения все же будут приниматься главами регионов. Как заявил президент, губернаторы несут персональную ответственность. Поэтому мы видим разноуровневую скорость в разных регионах. Вот в Оренбургской области так, в Башкортостане эдак. Но могу вам сказать, что в Москве и в Петербурге, возможно, будут приняты разные решения. Что касается дат, точно не знаю, потому что руководители регионов все-таки ориентируются на реальную ситуацию и на те рекомендации, которые дают врачи. Мне рассказывали, что ваш губернатор Александр Беглов – когда к нему еще в июле пришли с вопросом об открытии бизнеса после карантина – сказал: «Езжайте и разговаривайте в Москве с Роспотребнадзором». И это было правильное решение, потому что компетентность здесь должна быть прежде всего от специалистов. Но в любом случае первая точка – это вовсе не 20 сентября, а 1 сентября, когда дети пойдут в школу: важно понять, как теперь они будут общаться друг с другом, и что будет с учителями, среди которых много пожилых, а значит, тех, кто в зоне риска.
– Про школы еще поговорим. Но давайте вернемся к вашей поездке: в Башкирии вы изучали конфликт вокруг горы Куштау. А как вам кажется, возникшая сейчас ситуация в Башкирии, а до этого проблемы с вывозом мусора в Московской и Архангельской областях – это тренд на то, что экологические проблемы стали заботить людей?
– Про Куштау роман надо писать, потому что это довольно сложная многосоставляющая история, где, конечно, огромную роль сыграла экология. Я бы пока не стал преувеличивать значение этой темы, но как тренд – вы правы – экология все больше и больше привлекает внимание. При этом не только в России: вот сейчас прошли муниципальные выборы во Франции, и партия «зеленых» практически одержала победу в огромном числе городов свыше 100 тысяч населения. Вообще экологические процессы развиваются у нас очень сильно: в Москве вокруг каждой стройки возникает проблема про зеленые насаждения. Сегодня мы видим, какое разное представление у людей о прекрасном в экологическом смысле, и меня до сих пор удивляет, почему у нас пока не возникла своя политическая «зеленая» партия.
– В Башкирии вы сделали интервью с генеральным директором содовой компании, с главой региона… Вообще это правильно, когда главный редактор сам беседует с ньюсмейкерами. Это как бы такой играющий тренер?
– Я – один из лучших интервьюеров страны, и все это прекрасно знают. Не просто же так президент Белоруссии Лукашенко в декабре дал интервью из российских медиа только мне. Я просто умею это делать, и делаю это хорошо. А в Башкирии мне надо было продемонстрировать, что на «Эхе Москвы» остались те же самые принципы медиа: я же взял интервью не только у генерального директора содовой компании, не только у руководителя республики, но и у одного из радикальных лидеров протестующих. У нас было три равноценных интервью, поскольку там три силы. Информационный фон сейчас такой, что тебя обязательно сносит либо в сторону одного, либо в сторону другого. Это же случилось в Белоруссии: все разбежались либо за Лукашенко, либо против него. Также было в Украине во время Майдана. Это болезнь профессии. Поэтому надо чаще напоминать, что все точки зрения должны быть представлены. И у меня нет задачи разбираться – я просто взял три позиции, и вам их вывалил на стол.
– Еще один вопрос про вашу поездку: в Оренбургской области вы посетили музей Черномырдина. По своей стилистике похож этот проект на «Ельцин-центр» в Екатеринбурге?
– Да, что-то есть общее в этих местах, но надо помнить, что эти люди очень разные: Ельцин был человеком чрезвычайно закрытым, а Черномырдин – наоборот. Я там как раз сидел с сыном Черномырдина – с Виталием, с его женой, с его внуком – Виктором – и рассказывал, что на самом деле этот музей может и должен быть ярче. Потому что мне кажется, что мы забыли, что 90-е годы – это не только Ельцин, это и Черномырдин. А какие-то вещи в этом музее, что называется, до «мурашек по коже». Я, например, там увидел последнюю запись в его трудовой книжке – «уволен в связи со смертью». Вот представьте, каково это… Или, например, я не знал, что Черномырдин награжден огромным количеством украинских наград – как государственных, так и от общественных организаций. И это сразу говорит о наших отношениях с Украиной до Майдана, то есть когда он был послом там, до 2009 года. А еще я наполовину забыл его сорокаминутный разговор с Басаевым (во время теракта в Буденновске в 1995 году. – Ред.). И когда ты это слышишь сейчас, то понимаешь, насколько Черномырдин, как герой, тогда себя преодолевал. Знаете, преодолеть другого – это не подвиг, а вот преодолеть себя… И ведь тогда он спас людей – две тысячи человек. Так что он спасатель. А мы все это забыли.
– То есть это правильно, что государственным деятелям посвящают вот такие музейные пространства? Не получится так, что это будут центры притяжения для очень узкого круга людей?
– Понимаю, почему вы спрашиваете. Но смотрите: в США ведь существуют президентские библиотеки, и каждый президент, уходящий или ушедший, имеет свою библиотеку. И это же не библиотека в российском смысле слова, где книжки выдают, а полноценный культурный центр. И центр Ельцина – это ведь не про Ельцина, это про нас. И в этом смысле музей Черномырдина – это правильно, и в будущем должна быть президентская библиотека Путина. Ведь он 20 лет во главе страны, и это уже история государства. Так же как и Медведев с его реформами. И Горбачев, безусловно. А у нас сегодня пока есть центр Ленина – это мавзолей, а не музей Ленина. Понимаете, в чем разница? Или вот президентская библиотека Ельцина в Петербурге: я ничего про нее не слышу, ничего не знаю, она действует как музей. А это неинтересно. Вот если бы это было живое, связанное с концертами, лекциями, семинарами, дискуссиями – другой разговор.
– Ваше первое профессиональное интервью было ровно 30 лет назад, также накануне старта учебного года, с начальником отдела образования Москвы. Правильно?
– Это правда. Такое не забудешь, как и первую любовь. Вот и я помню – Любовь Петровна Кезина…
– Если бы вы уже в наше время были начинающим журналистом, то о чем бы прежде всего сегодня спросили руководителя образовательной сферы?
– Не волнуйтесь, я еще спрошу. А так, конечно же, о пандемии. Вот смотрите, например, нам говорят: «Дети не будут переходить из кабинета в кабинет, они будут сидеть в классах и как можно меньше контактировать». Предположим! Но в той же самой инструкции сказано, что класс проветривается и дезинфицируется раз в два часа. Вопрос: а дети где в этот момент? Они все выгоняются в коридор? А еще вопрос: как в новых условиях проводить уроки физики, химии, физкультуры? Ну и главное – это соотношение и возможность дистанционного образования и очного. Потому что стало понятно, что к онлайн-формату не готовы прежде всего не семьи, а сами учителя. И обязательно для решения этих вопросов давайте уже подключим родителей, потому что дискуссии про будущее школы без их присутствия – это грандиозная ошибка. Вот эти вопросы я задавал и буду задавать публично и непублично.
– Вы работали педагогом в школе много лет, до «Эха». Сегодня, когда время поменялось, учитель для нового поколения – это кто? Провайдер знаний, собеседник, воспитатель?
– Эта профессия имеет много граней. И очень важно, что все очень зависит от отношения детей и учителя. Для кого-то это провайдер, а для кого-то это человек, который заменяет отца и мать или всю семью. Так было и так будет. Но когда я был учителем, рассказывал пятиклашкам про греко-персидские войны, то я был источником информации. Они от меня узнавали про Саламинскую битву, про марафонский бег… Сейчас они приходят в школу, фрагментарно напичканные информацией, потому что они уже все про это «отгуглили» сами. То есть профессия меняется. И чем раньше мы поймем, что профессия учителя истории меняется так, а профессия учителя физики меняется эдак, а профессия учителя физкультуры – еще по-другому, тем лучше. Профессия учителя массовая, как фастфуд. У вас не может быть качество фастфуда лучше, чем качество индивидуальной еды мишленовского ресторана. А это значит, что нужно огромную массу учителей обучать новому, объясняя, что приемы, которые нарабатывались все прошлые 40 лет, уже устарели.
– В одном из своих интервью про то время вы вспоминали, что приучали своих учеников в походах делиться и выкладывать бутерброды на середину. Такой принцип организации коллектива. На радио сегодня так же поступаете?
– Нет, нет и нет. Тогда была задача – рассказать детям, что главное – это взаимопомощь: в еде, воде или в подвернутой ноге. В той ситуации нужно было превращаться в единый взбитый гномовский хирд. А в обычной жизни – на уроках, на переменах, в наших театральных спектаклях – мы очень ценили индивидуальность. На «Эхе» нет гномовского хирда. Здесь есть одно знание – мы можем работать вместе при одном условии, когда мы одинаково понимаем профессию. Как только человек начинает относиться к происходящему по-другому, он уходит отсюда. При этом я его не выталкиваю. К слову, за 22 года главного редакторства по моей инициативе уволилось всего три человека, и то это было последний раз 10 лет назад. Так что мы здесь профессию понимаем вот так. Скажем, в нашей больнице перед операцией руки моют, где-то, может, уже нет, а здесь моют.
– В июльском рейтинге цитируемости среди основных российских журналистов вы оказались на четвертом месте, пропустив вперед Собчак, Соловьева и Губерниева. Вы следите за рейтингами радиостанции и за своими личными?
– Если речь идет о моем личном рейтинге, то в июне и тем более в июле у меня не было информационных поводов. Но я не парюсь по этому поводу, потому что это напрямую не связано с рейтингом радиостанции. При этом как радио в Москве мы все время берем «бронзу», а один месяц в этом году даже «серебро» взяли. И это из 54 радиостанций. Так что не хухры-мухры. Кстати, в Питере мы сильно поднялись за последнее время.
– Довольны тем, как развивается радиостанция в Петербурге?
– Я вам честно скажу – я не слежу за «Эхом Москвы» ни в Петербурге», ни в Уфе, ни в Оренбурге, ни в Екатеринбурге в ежедневном режиме, и даже в еженедельном. Только тогда, когда возникают сложности, я прихожу на помощь. А так никогда не лезу с советами, никогда не даю рекомендации по сетке вещания или по ведущим, потому что понимаю, что профессионально для этого нужно сидеть, например, в Петербурге и слушать местную станцию месяц-другой.
– С начала коронавируса вы и ваши заместители получают 10 процентов от зарплаты. Это до сих пор так?
– Мы выкрутились, и я надеюсь, что сентябрьская зарплата, которая выплачивается в октябре, будет восстановлена. Во всяком случае, у моих заместителей. А так шесть месяцев мы действительно сидели на подножном корму. При этом ни у одного журналиста сокращений зарплат не было.
– «Эху» исполнилось 30 лет. Ждете значительных поздравлений в ближайшие дни?
– Сегодня поздравили, а завтра уволили? Не надо нам этого. И так замечают. Нам не нужны доказательства, что нас слушают и читают, – они у нас и так есть. И мы не ждем особых поздравлений, потому что понимаем, насколько мы неудобные, раздражающие и колючие в отношении всех – и власти, и оппозиции, и слушателей, и коллег. Я вообще тридцатилетие не считаю какой-то такой датой. Вот тридцать три – было бы неплохо отметить.
СПРАВКА:
Алексей Венедиктов родился в 1955 году. С 1978 года работал учителем в средней школе. С 1990 года работает на радиостанции «Эхо Москвы»; с 1998 года – главный редактор радиостанции.
Что сейчас читает Алексей Венедиктов?
Монография Андрея Иванова «Пламенный реакционер Владимир Митрофанович Пуришкевич»;
Исторический детектив Кристофера Сэнсома «Горбун лорда Кромвеля»;
Воспоминания Анатолия Черняева «Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991»;
«Рабочие и дневниковые записи» Леонида Брежнева (в трех томах).
Источник: